Лютая зима [= Отмороженный] - Дэн Симмонс

Противник – сгусток тьмы среди теней – теперь заходил к нему слева.

Курц попятился к окну. Из рамы торчал длинный острый осколок стекла. Если бы ему удалось заставить этого человека передвинуться…

Темнота в образе человека снова вынырнула из тени. Курц отбросил стратегию, предполагавшую использование осколка, как мог, запахнул свою куртку и все-таки сумел левой рукой, из которой ручьем хлестала кровь, нащупать карман. В этот момент снаружи сверкнула ослепительная вспышка.

Но свет нисколько не отвлек незнакомца. Он еще раз ударил Курца в грудь ногой, а затем слегка пригнулся, толкнул Курца в грудь острым плечом, оторвал от пола и швырнул в окно как раз в тот самый миг, когда Курцу удалось запустить левую руку в карман.

Курц смутно ощутил, что летит, кувыркаясь, в морозном воздухе. В эти мгновения ему все же удалось найти глазами темный прямоугольник окна на пятнадцать футов выше, лицо его противника, белым пятном выделялось на черном фоне. А затем Курц рухнул спиной на козырек, пробил тонкий слой прогнившего бетона, кое-как державшегося на проржавевшей арматуре, и, пролетев еще пятнадцать футов, упал на заснеженную мостовую.

Хансен, деловито устраивавшийся на водительском месте своего «Кадиллака» в сотне ярдов от здания, отделенный от вокзала стеной снегопада, ничего этого не слышал. Он повернул ключ зажигания, услышал ровное гудение восьмицилиндрового двигателя и зажег галогеновые фары.

Он только-только успел положить руку на рычаг переключения передач, как раздалось негромкое тиканье, и тридцать два фунта «СИ-4», размещенных под полом, в моторном отсеке, под приборным щитком и, особенно тщательно, вокруг сорокагаллонного топливного бака, взорвались. Заряды рвались один за другим, но все произошло в одну неизмеримо короткую долю секунды.

Первым взрывом Хансену оторвало ноги чуть выше щиколоток. Второй заряд «СИ-4» подкинул капот на сотню футов в воздух и разнес вдребезги ветровое стекло. Основная часть взрывчатки воспламенила топливный бак, подбросила весившую две с половиной тонны машину на пять футов в воздух и снова опустила на горящие шины. Салон «Кадиллака» тут же заполнился горящим бензиновым туманом.

Хансен был жив. Даже вдыхая огонь, он думал: – Я жив!

Он толкнул дверь, но ее перекосило и заклинило. Спинка пассажирского сиденья наклонилась вперед; сиденье горело. Одежда Хансена тоже горела. Сделанная из дерева и пластмассы рулевая баранка плавилась в его руках.

Еще не зная, что у него нет ног, Хансен дернулся вперед и, цепляясь за приборную панель, полез через окаймленное осколками отверстие, в котором только что находилось ветровое стекло.

Капот сорвало, мотор был охвачен ярким пламенем.

Это не остановило Хансена. Вскинув вверх успевшие обгореть до живого мяса руки, он ухватился за дополнительную стойку крыши «Кадиллака», выдернул горящие обрубки ног из мешанины рваного металла, вывалился из машины и откатился в сторону от пылающей груды железа.

Его волосы горели. Его лицо горело. Хансен катался по глубокому снегу, пытаясь сбить огонь, и отчаянно вопил от мучительной боли.

Он отползал на дымящихся локтях прочь от пожара, то и дело переворачиваясь на спину, и пытался дышать, преодолевая боль в обожженных легких. Он ясно видел все вокруг себя и не знал, что его веки сварились с кожей глазных впадин и больше не закрываются. Хансен поднес к лицу руки. Они страшно болели. С недоверием, граничащим с какой-то сверхъестественной радостью, он увидел, что его пальцы раздулись и напоминают забытые на решетке гриля лопнувшие и истекающие жиром сосиски. Он хорошо видел белые кости на фоне черного неба. Огонь ярко освещал все в радиусе шестидесяти ярдов.

Хансен попытался закричать, позвать на помощь, но его легкие были способны к сокращению не больше, чем пара старых мешков из-под угля.

Между ним и горящим автомобилем показался силуэт. Мужчина. Темная фигура опустилась на колени, наклонилась ближе, показала свое лицо в свете огня.

– Хансен, – сказал Джон Веллингтон Фрирс. – Вы слышите меня? Вы знаете, кто я такой?

Я не Джеймс Б. Хансен, – подумал Хансен и попытался произнести это вслух, но ни челюсти, ни язык ему не повиновались.

Фрирс смотрел сверху вниз на обгоревшего человека. Одежда Хансена почти полностью сгорела, и голая кожа, напоминающая обугленные тряпки, болталась сальными складками. Лишенное кожи лицо выставляло напоказ обгоревшие мускулы, похожие на куски гладкой красно-желтой веревки. Сгоревшие губы Хансена раскрылись, обнажив зубы, так что казалось, будто он дико и злобно ухмыляется. Открытые серые глаза не могли даже моргать. И лишь тонкая струйка пара, поднимавшаяся из открытого рта Хансена, показывала, что он еще жив.

– Вы способны услышать меня, Хансен? – сказал Фрирс. – Вы способны разглядеть, кто я такой? Это сделал я. Вы убили мою дочь, Хансен. И я это сделал. Оставайтесь в живых как можно дольше и почувствуйте, что такое страдание, мерзавец.

Фрирс несколько минут стоял на коленях рядом с обгоревшим человеком. Он смотрел на него достаточно долго, для того чтобы увидеть, как зрачки умирающего расширились в узнавании, а затем так, расширенные, и замерли, уставившись ему в лицо. Достаточно долго, для того чтобы увидеть, что от Хансена поднимается в морозный воздух уже не пар от дыхания, а испарения и дым обугленной плоти.

Отдаленные звуки сирены донеслись со стороны освещенного города – места, сказал себе Джон Веллингтон Фрирс, где живут другие люди, цивилизованные мужчины. Он поднялся и совсем уже собрался вернуться к «Линкольну», который он оставил за квартал отсюда, как вдруг заметил, что по пустынной автостоянке через снег в его сторону движется нечто, похожее на ползущее животное.

Мики Ки с минуту стоял в открытом окне, рассматривая тело Курца сквозь пробитую им дыру в навесе, а затем взглянул на горевшую поодаль автомашину. Взрыв вызвал у него немалый интерес, но он не мог позволить, чтобы хоть что-нибудь помешало ему работать.

Задание, которое дал ему мистер Гонзага, заключалось в том, чтобы он сначала убил Курца, а затем прикончил и Миллуорта. «Если у долбаного копа мозги съехали настолько, что он нанимает меня, чтобы кого-нибудь пришить, – сказал Гонзага, – это значит, что его, с такими гребаными мозгами, просто нельзя оставлять в живых». Мики Ки не стал возражать на это. Мистер Гонзага добавил, что он хочет, в буквальном смысле слова, получить голову Курца, буквально, и поэтому Ки взял с собой рогожный мешок, чтобы сложить в него трофей. Мистер Гонзага намеревался преподнести мисс Анжелине Фарино настоящий сюрприз.

Двадцать минут назад, когда Миллуорт и два его кореша, похожие на статуи, сгибающиеся под тяжестью доспехов, вошли в вокзал, Ки ощутил легкий приступ разочарования. Он пошел следом за ними к Курцу, хорошо зная, что сейчас не время думать о Миллуорте, что связываться с ним, когда в руках этих клоунов оружие такой огневой мощи, было бы слишком рискованно.